За окном дождь, по телеку тоже шёл «Дождь». Никакой надежды на просветление. Я выключил непогоду. Покрутил в руках телефон. Вечер для нас обоих провалился в тишину. Мне нечего было сказать, телефон тоже молчал. Вечер был немой. Не мой вечер.

Я снова включил экран и крутанул телефон, тот завертелся волчком на гладком столе. «Если остановится временем ко мне, то я позвоню сам». Телефон замер. «Придётся тупо ждать его вибрации». С ним я не чувствовал себя таким одиноким. Да и какой из меня одиночка. Одинокие, они другие. Одинокие люди всегда были немного без ума. Может, в этом и заключалась их прелесть. Видно было, как она, их прелесть, сидит в заключении, уже какое-то время, она уже угомонилась и не устраивает голодовок, в общем она и без них выглядит великолепно. Она смерилась, несмотря на то что до сих пор не знает, какой срок её ждёт. Сколько продлится это одиночество. Однако готова сидеть от звонка до звонка кого-то из редких друзей. Всякий раз вскакивая с нар, бросаясь к дверям, чтобы глотнуть свободы общения, чтобы проверить свою привлекательность, чтобы поверить, что одиночество – это не навсегда.

Одинокие, они постоянно сильно в себе и очень мало в ком-то ещё. С ними интересно, если суметь их разговорить. Вытащить из ракушки, из панциря, из кокона. Они куколки с зубами. Я снова вспомнил свою куколку. Скулящую сексом ночь. Неужели она тоже одиночка? Не может быть. Хотя какая мне разница? «Ты, конечно же, хочешь услышать, скучаю ли я? Нет, я не скучаю, может, у меня просто нет этой функции. Чем мне тебя утешить? Я всё ещё хочу тебя дико, здесь и сейчас, среди других нормальных людей». И не знал, что теперь делать, а главное с кем. Мир изменился или ты меня так изменила, так сильно, не было аппетита есть то, что ели другие, – фастфуд, то, что заворачивали нам в красивую упаковку и протягивали из ящика с улыбкой вместо аперитива: «Государству вернули яйца» (кто-то очень бескорыстный выкупил коллекцию яиц Фаберже у капиталистов). Но с той ли целью? И потенции стало ого-го. Меч встал, как булатный, теперь можно и повоевать.

Нет, не изменился, всё так же все играют в войнушку. Старичьё засиделось у трона. Молодые были гибче, они играли в неё виртуально. И находили, как ещё зарабатывать деньги. Старики, как коронки, засели в прожорливой челюсти власти, они действовали ещё по старинке. Нефть, оружие, наркота и лекарства – это приносило им прибыль, новому не хотелось учиться, да и незачем, проще было отжать то, что плохо лежит, но хорошо стоит, когда сама власть лижет им ноги.

Выше этажом снова гуляли. Вечером гульба, утром пальба: мат-перемат. Соседи задолбали и их цокающие собаки. Хотелось подняться и настричь им ногти. Зачем я думал о них? Люди пользовались этой минутной слабостью и просачивались в мои мысли, они нагло лезли в мою голову, проникая через все щели, словно те самые рыжие муравьи на моей кухне. И не было от них спасу, пока не поставишь Сесилию Бартоли или Лучано Паваротти. Оперу соседи почему-то не любили, бежали от неё. В доме становилось спокойно и индивидуально на душе. Я мог заварить чай, съесть печенюшку или две, в который раз подумать о том, что, может, муравьёв тоже стоило испытать классикой.

Я назло начал петь мантры, иногда и этого было достаточно. Про себя решил: если не поможет, поставлю оперу. Я тянул гудок как паровоз, пока не услышал шлепок. Смс-ка. Получил от сестры, от Тины, ответ на мой вопрос: «Как жизнь?», который я отправил часа два назад и уже думать забыл. Сообщение было очень содержательное. Сестра, как всегда, лаконична:

– Работа, дом, ребёнок, собака, мейл.ru – Тина.

P.S. Зае…)) поставила она в конце ещё свои брекеты.

Я сразу вспомнил её озорную улыбку из детства с железками полными зубов. Как встроенный феррум стеснял её улыбаться. Железная леди, – звали её родители за глаза. «Рутина» заставила меня улыбнуться. Я перевёл письмо Тины: она целый день работает, нет времени не только погулять, не только с ребёнком, не говоря уже о собаке. Она всегда была откровенна и бескомпромиссна, особенно на трезвую голову. Даже таким серьёзным и сильным иногда нужна была жилетка, в которую можно было бы поныть, а потом надеть, чтобы светиться во встречном свете обстоятельств, чтобы не зашибло проблемами. Когда она только переехала в Москву, она мне писала:

«Ты спрашиваешь, как мне здесь? Да по-разному. Большой город, большие деньги, большие проблемы, большие перспективы, всё это приводит к тому, что на большую любовь времени и места не остаётся совсем, она стремительно мельчает. Все заняты чем-то, в основном собой и своими проектами. Все смотрят в перспективу, что уходит в точку, которую они поставят рано или поздно в своей притче. А стоит только выбраться из этой суеты, сразу становится не по себе. Скучно, словно тело живёт в столице, а душа в провинции.

P.S. Всё чаще мне кажется, что я уже никого не люблю».

Ещё раз увидев мысленно её улыбку, я отправил ей свою скобку.

– Считается ли изменой то, что я променяла один город на другой?

– Считай, что снова вышла замуж.

– До скольки считать?

– Пока не обретёшь счастья, – нашёлся Артур.

– Ты думаешь, это просто?

– Просто, если много не надо.

– А ты счастлив?

– Да, у меня бутылка шампанского в холодильнике.

– А у меня только курица, мексиканская смесь и, наверное, кефир, и то дома, в офисе только кофе-машина. А ты, я вижу, наконец-то научился пить?

– Иногда надо кое-что делать себе назло.

– Например.

– Смотрю по телеку «Давай поженимся», хотя самого давно уже подмывает развестись к чёртовой матери.

Получил в ответ ещё две скобки.

«Видимо, действительно занята или наобщалась».

* * *

Эвакуаторы собирали свой урожай, как голодные худые долготелые псы, рыскали у стоянки машин. Я искала место поспокойнее, где можно было бы оставить машину легально. Медленно ехала вдоль припаркованных машин, моргая правым поворотником. Наконец нашла желанную щель и пролезла в неё. Вроде бы плёвое дело – парковка, а тоже приносит кайф, будто нашла 100 рублей на обочине. Сижу, кайфую. Сквозь лобовое стекло вижу бабушку с вязаным свитером цвета дерьма. Та остановила какого-то юношу и начала сотрясать свитером воздух, что-то объясняя кислым запахом рта. Сидя в своей машине, я чувствовала этот запах, мне стало жаль бабусю. Ноги её были обвязаны носками и всунуты в тапочки. На вид ей лет восемьдесят. Все восемьдесят прикрыты белым платочком и старым серым пальто. Молодой человек, уважающий старость, задумался, перезагружая свою систему ценностей. Бабулечка всё топталась в его сознании челюстями. К такой даже без слов проснётся сочувствие. Видимо, она предлагала купить ему свитер, возможно, ей нужны были деньги на лекарство, не исключено, что сама она умела лечить неплохо. Так или иначе гипноз подействовал: парень начал рыться в кошельке и протянул бабке пару крупных купюр, свитер брать не стал, раскланялся и побежал дальше, легко отделавшись. Старуха со свитером пошла лечить мужчин на остановке. Действительно из народных лекарей. От бабушки до старухи один шаг. Неужели я тоже буду когда-нибудь такой же старой, и тогда мне покажется, что от девушки до бабки тоже один шаг. Шпагат, на который я сяду, перешагнув время. «Жили они несчастно и умерли в один день». Сможем ли мы перешагнуть его в ногу, с мужем? Или на ногу ему, времени, которое проходит, наступит любовник. Поставит подножку. И покатится оно к чертям, время это, будет лежать в сторонке, а мы за него охать и ахать. Или я так и буду бродить по лабиринтам его мозгов, карабкаться на скалы его интеллекта, чтобы прийти с своему счастью, ждать, пока наступит оно. Время постоянно доказывает мне, что путь к счастью лежит через мужчину. С какого перепугу? Надежда на это была серой, как и тротуар, – глядела Шила бабке под ноги, которые превращали перспективу в ретроспективу, топча ковролин асфальта…